Поездка прошла легко. Марит живо реагировала на все, что видела, и это забавляло его. Он с радостью объяснял ей все и показывал. Он обнаружил, что они более откровенны друг с другом, чем это было прежде, что они могут вместе смеяться… Но мысль о том, что им предстоит, сдерживала радость Кристоффера.

Очень скоро у него уже не будет возможности избежать этого.

Может ли мужчина лечь в постель с женщиной, которую не любит? Он всю дорогу размышлял об этом. Лечь с той, которая кажется ему чужой. И если он все-таки ляжет с ней, что из этого получится? Не обернется ли все это мучительным фиаско для обоих?

Да, ему было совершенно ясно, что он не может до бесконечности откладывать. Он не мог до такой степени обидеть доверчивую Марит.

Его родители в письме выразили радость по поводу его женитьбы и жаждали поскорее увидеть свою невестку. Они были несколько растеряны, узнав, что невестку зовут уже не Лиза-Мерета Густавсен, а Марит Свельтен. Они устроили им временное жилье в одном из свободных домов и собираются устроить пышную свадьбу в присутствии всей родни.

Всей родни! Фактически, все они жили неподалеку друг от друга, за исключением одного загадочного Марко.

Их было не так уж много: семья Малин, куда, кроме нее, входили Пер, Кристоффер и Марит. Хеннинг со своей второй женой Агнетой. Его дочь от первого брака, Бенедикте. Дочь Агнеты от Ульвара, Ванья. Сын Бенедикте, Андре, и его отец, Сандер Бринк. Кристоффер радовался предстоящей встрече с Сандером, который был ему очень симпатичен.

Род Саги постигла тяжелая участь. Ульвар был мертв, его дочь Ванья была в хороших руках, но в ней самой было нечто мистическое, в ней было что-то не так, все это понимали. Где находился теперь Марко, самый странный из всех потомков Людей Льда? Он каким-то образом узнавал, когда они в нем нуждались. Он помог уже троим своим родственникам: Бенедикте в Фергеосете, Андре в школе и новоиспеченной жене Кристоффера в больнице. Он вырвал Марит из когтей смерти.

Кристоффер был разочарован тем, что, будучи взрослым, никогда не видел Марко. А ведь у него было к нему так много вопросов!

Возможно, на вопросы эти нельзя было дать ответы? Может быть, ответы на эти вопросы лежали за пределами человеческого понимания.

Он не знал.

Чем ближе они подъезжали к дому Кристоффера, тем молчаливее становилась Марит.

В конце концов она села, сложив на коленях руки, и вся ее поза выражала страх.

«Господи, — молилась она. — Сделай так, чтобы я им понравилась! Они никогда не видели меня, и тут я приеду, будучи женой их сына. Я совершенно чужая для них, я полное ничтожество. Как мне вести себя, о чем говорить? Я не решаюсь спросить об этом Кристоффера, я и так спрашиваю у него слишком много.

Прическа, которую меня учили делать медсестры, вот-вот развалится, и я не могу поправить ее, тем более — просить об этом Кристоффера.

Мой муж. Какое это странное чувство. Неестественное. Мне кажется, я не имею права ни на одного мужчину. Я и не имела такого права: отец постоянно говорил мне, что я не должна выходить замуж, что я должна оставаться дома и ухаживать за ним.

Но теперь он умер.

Меньше всего я имею право иметь такого мужа, как Кристоффер — ведь он принадлежит к тому кругу, о котором я даже не смела мечтать, о существовании которого даже не догадывалась. И вот теперь я замужем за Кристоффером, замужем за доктором Кристоффером Вольденом… Я не могу этого понять.

О, как трудно разобраться в жизни, что правда, а что ложь!»

Она бросила осторожный взгляд на Кристоффера. Он сидел и смотрел в окно, взгляд его следил за знакомыми очертаниями. Дома, просека в лесу, новая дорога…

Кристоффер…

Ей стало не по себе.

Она почувствовала голод.

Это чувство он вызывал в ней с самого начала. Да, ее тоска была настолько сильна, что ее можно было назвать голодом. Потребность что-то значить для него, постоянно быть с ним, слышать его голос, видеть его жестикуляцию во время разговора, быть возле него. Все эти мысли, чувства и переживания вызывали у нее в груди тупую, неотступную боль, и это наверняка сказалось бы со временем на шве, который был у нее на животе.

Неуверенность, страх потерять его. Страх не угодить ему в чем-то, увидеть его разочарование, презрение, уменьшение его интереса к ней, страх проигрыша.

Как она решилась на это? Как ему удалось уговорить ее?

Снова и снова она задавалась вопросом: почему он женился на ней?

Все ли новобрачные переживают нечто подобное? Все ли так прислушиваются к интонациям голоса другого, ищут знак взаимной любви, пытаются найти верный тон?

Почему он такой сдержанный?

Да, он очень ласков, заботлив, все, что он делает и говорит, не вызывает у нее протеста, но…

Внезапно он встал.

— Мы скоро приедем, — сказал он.

Покраснев, она вскочила так быстро, что чуть не натолкнулась на него, забыв о том, что вагон качается на ходу. Кристоффер помог ей удержаться на ногах, пробормотав какие-то подбадривающие слова.

Они скоро приедут… Ее ждет встреча с его семьей… «Как я выгляжу? — в панике думала она. — Как мне вести себя?..» Она оправила на себе темно-синий плащ, поправила шляпу. Ей казалось, что она выглядит в этой одежде смехотворно, но медсестры сказали ей, что она должна носить это, если хочет быть корректно одетой. А этого она, конечно, хотела.

Она нервозно протерла уголки рта, на тот случай, если там остались хлебные крошки, но их там, конечно же, не оказалось; она провела языком по зубам — и здесь все было в порядке, ей нужно было сходить в туалет, но она не осмеливалась этого сделать; она прокашлялась, посмотрела на свои туфли, провела рукой по глазам — ах, как билось ее сердце!

Кристоффер взял ее и свой багаж. Она же понесла в руках легкую сумочку. Но даже с этим у нее вышла путаница, она не могла решить, в какой руке ее нести, и в конце концов уронила.

Марит страшно нервничала, в горле у нее стоял клубок. Руки ее дрожали, когда она стояла позади Кристоффер а в ожидании, что поезд вот-вот остановится.

Печаль разрывала ее на части: о, если бы она была красивой и уверенной в себе молодой светской дамой! А не Марит из Свельтена, с которой обращались хуже, чем с паршивой собакой! Если бы все не было настолько безнадежно.

Поезд качнулся и остановился. Марит ухватилась за рукав Кристоффера и тем самым избежала позора падения. Он обернулся к ней и улыбнулся. В испуге она так и не поняла, означала ли его улыбка дружеское понимание или презрение и раздражение.

Но последнее было не свойственно Кристофферу. Ощущение того, что ей не место рядом с ним, становилось в ней все сильнее и сильнее.

Все вокруг было засыпано снегом, но воздух здесь был мягче, чем в Лиллехаммере.

И вдруг она увидела… знакомое лицо! У Марит вырвался вздох облегчения. Это была та самая приветливая женщина, которая приходила к ней и вылечила ее своими горячими руками! Кристоффер назвал ее Бенедикте.

И еще маленький мальчик. Она знала, что это сын Бенедикте. Кристоффер рассказал ей историю Сандера и Бенедикте. И теперь эта солидная женщина стала ей ближе, человечнее, она не казалась ей уже такой знатной и надменной, как раньше.

— Добро пожаловать, — сказала Бенедикте, сердечно обнимая ее. — Мы с Андре решили встретить вас, чтобы ты не чувствовала себя здесь чужой!

И все сразу стало на свои места, благодаря присутствию Бенедикте. Они сели в карету и поехали мимо больших, богатых вилл.

— Это Аскер, — пояснил Кристоффер.

Они ехали довольно долго, и Андре всю дорогу рассказывал о той компании, которая вот-вот должна была собраться в Липовой аллее.

— Вон там, наверху, располагался Гростенсхольм, — сказал Кристоффер. — Я рассказывал тебе о нем.

Марит кивнула. Да, она уже слышала о старинном поместье, которое призраки превратили в свою крепость.

— А это церковь. Почти все наши предки покоятся на церковном кладбище. Одно время кладбище это хотели сравнять с землей, но моей матери Малин удалось предотвратить это. А заодно она познакомилась с моим отцом, — добавил он с улыбкой.