«Проклятые убийцы радости», — подумал он с горечью.

Но они были еще опаснее. Он не знал, как они были опасны. Он ничего не знал о том, что Герберт стал бдительным, когда заметил интерес Людей Льда к Белинде. Герберт был не из тех, кто мог лишиться престижа, он этого не терпел. Как большинство слабохарактерных людей, он был мстительным, злопамятным и бил ниже пояса. Неужели этот сумасшедший Вильяр проявлял особый интерес к Белинде? А как обстоит дело с нею?

Как бы то ни было: его соперник не должен был его опередить!

Герберт Абрахамсен строил планы. То, что эти планы строил больной мозг, не улучшало положения.

6

После погребения Люди Льда вернулись обратно в Гростенсхольм и Линде-аллее.

Когда Хейке собирался запереть на ночь дверь, мимо него проскользнула тень. Это был высокий висельник, главарь серого народа.

В доме было тихо, все разошлись на покой. Горела только лампа в холле и свеча в руке Хейке.

Хейке незаметно состроил гримасу, выражавшую недовольство, но он поздоровался с мужчиной и спросил, чего тот хочет. Повешенный улыбнулся своей кривой улыбкой, никогда не предвещавшей чего-то хорошего:

— Ты похитил одного из моих. Теперь один исчез из моей свиты.

— Это было желание самой Марты. Она никогда не была преступницей. Она лишилась покоя, не будучи виноватой.

Повешенный мертвец смотрел на него недовольно.

— Среди моих волнение.

— Может быть, есть еще желающие освободиться? — сказал Хейке агрессивным тоном. — Ты сам, например?

— Нет, спасибо, — ответил вожак серого народа, скорчив омерзительную гримасу. — Мне живется отлично. Впрочем, вы не сможете найти моей могилы. И среди нас есть лишь немногие так называемые невинные жертвы, ставшие неупокоившимися не по собственной вине.

— К ним, видно, относятся и две девочки?

— Несомненно! Но они умерли так давно, что после них не осталось и следов.

— Не можешь ли ты назвать место, где это произошло? Тогда священник может его освятить.

— Ты в это веришь? Впрочем, они не желают другого существования, кроме того, что имеют сейчас. Им великолепно живется в Гростенсхольме.

Хейке помрачнел.

— Ты же знаешь, что ваше время здесь скоро закончится!

— Успокойся, — зловеще улыбнулся повешенный. — Если судить по продолжительности жизни у Людей Льда, то ты еще молодой человек. Сколько тебе лет? 74 года? Это не возраст. Старайся прожить так долго, как только это возможно!

— Но ты выполнишь свое обещание! Вы исчезнете вместе со мной. Когда мой гроб вынесут отсюда, вы вернетесь в места своего обычного пребывания.

— Конечно, конечно! А твой внук? Он теперь доволен? У него больше не будет ночной гостьи, об этом он сам позаботился.

У Хейке вытянулось лицо.

— Не знаю, что и сказать об этой ночной гостье. Договор был, что никто из вас не должен входить в наши спальни. Марта нарушила договор. С другой стороны, мы рады, что смогли помочь ей. Но смотри лучше за своей сворой в следующий раз.

— Случайное упущение, — учтиво сказал призрак и скользнул вверх по ступеням лестницы, причем его ноги словно и не касались их. Затем он растворился во мраке верхнего этажа.

Хейке стоял и смотрел ему вслед, а на щеках у него вздулись желваки. Господи, что же они наделали, Винга и он, впустив в Гростенсхольм этот сброд? Ну, «сброд» был, пожалуй, неправильным словом, не все они были испорченными, хотя их, пожалуй, можно было назвать осужденными. Но как много огорчений они причинили, несмотря на то, что усадебное хозяйство за время их пребывания здесь процветало. Хейке много раз раскаивался в том, что Винга и он совершили весеннее жертвоприношение. Он испытывал обостренное чувство страха перед будущим. Чувствовал, что не мог держать их в такой узде, как раньше. Он должен был напрягаться, быть начеку. Он тяжело поднялся по лестнице и прошел мимо комнаты Вильяра. Подумать только, что мальчик хранил молчание о своем призраке все эти годы! Из чего он только сделан, этот его строптивый внук, имеющий корни в Эльдафьорде!

Вильяр в своей комнате слышал, как Хейке прошел мимо. Он лежал и прислушивался к тишине, к покою, царившему теперь в комнате. Да, это была очищенная комната, привидение исчезло навсегда.

Фру Тильда ходила по дому. Следила за девчонкой, охотившейся за ее сыном.

Герберт еще был подвластен матери. Об этом она судила по недавнему эпизоду, когда отругала девчонку за то, что та забыла повесить чехол на один из стульев в салоне. Бесстыжая Белинда осмелилась ей ответить! Ответила фальшивым невинным тоном, что фру Тильда просила ее не делать этого, потому что в сиденье надо было вбить гвоздь. Герберт слышал это. И он сказал, что его мать никогда не ошибается. Герберт был еще ее. И должен был таким оставаться.

Эту девушку нужно выставить из дома. Но пока что она была неопасна. Герберт был сильным и противостоял ее атакам, ее ребяческому восхищению. Но нужно быть начеку!

И тут фру Тильде пришло приглашение! От жены самого нотариуса! Этому она, конечно, не могла противиться.

Герберт сидел и возбужденно барабанил пальцами по коленям. Мама должна была отлучиться! Мама должна была уйти из дома! Он не хотел идти, хотя тоже был приглашен… У него болела голова. «Ты же знаешь, мама, моя мигрень. О, я не могу пошевелиться, я так болен! Да, спасибо, мама, положи руку на мой лоб! О, как приятно!»

Тильду раздирали противоречивые желания. Ехать ли ей? Или нет? Могла ли она?

Она пошла на компромисс. Герберт должен довезти ее до усадьбы нотариуса. Да, он это, пожалуй, мог, полагал он. А затем он должен в нужное время заехать за ней. В промежутке он должен был быть в постели. Он должен это пообещать!

Герберт обещал. Он так болен, так болен! Он отвез маму Тильду туда, куда ей было нужно, и вернулся домой очень скоро, преодолев путь галопом. Он изменил свой план. Ухаживать за Белиндой обычным способом было невозможно, для этого она была слишком глупа. Затащить ее в постель при помощи красивых слов было нельзя, так как она вбила в свою куриную голову, что должна сохранить свою добродетель до свадьбы когда-то в будущем.

Но здесь не будет никакой свадьбы! Совсем недавно Герберт присмотрел себе хорошую невесту из очень богатой семьи. Девушку из тех, кого его мать ненавидела по той или иной причине.

Но сперва он должен был овладеть Белиндой.

Он неделями ходил вокруг нее, он вожделел ее, так что у него чесались пальцы и другие места от желания дотронуться до нее, оказаться в ее объятиях. Это должно случиться вечером. С помощью гениальной хитрости.

Он только отдувался при мысли о Белинде. Вытирал ладони.

Герберт открыл дверь в детскую…

Белинда испуганно обернулась. Ребенок только что уснул, и она торопилась собрать детскую одежду и белье и прибраться. Но слишком поздно — вошел он.

— Я думала, вы больны, господин Абрахамсен, — прошептала она. Он облизал губы:

— Мне сейчас гораздо лучше. Есть… кое-что, о чем я хотел бы рассказать тебе, Белинда.

— Пожалуйста!

— Не здесь, — нетерпеливо прошептал он. — Выйдем в холл!

Белинда отложила детские вещи и вышла вместе с ним. Герберт отпустил в тот вечер прислугу, но Белинда об этом не знала. Она знала только, что в верхнем холле было не опасно: здесь ходило много народу.

— Пойдем! Сядь здесь, — заикаясь, произнес Герберт и указал на маленькую жесткую софу. Белинда послушалась, присела на самый краешек и попыталась не обращать внимания на то, что он положил свою руку на спинку софы.

— А теперь, Белинда, ты услышишь нечто удивительное. Мне ночью приснился такой вещий сон. О Сигне.

Она резко повернулась к нему.

— Сигне? — спросила она испуганно. Чуткая совесть Белинды пробудилась после дремоты, продолжавшейся несколько дней. «Ах, родная моя!» Она вообще не думала о Сигне в последнее время. О, как ужасно с ее стороны забыть свою бедную сестру!