Рана сама по себе была незначительной. Но на следующий день он был неосторожен в лаборатории и занес в рану бактерии, из-за которых она и не заживала.

Однажды, когда он был на официальном приеме в Лиллехаммере, рука его неожиданно распухла, и в течение дня покрылась красными пятнами до самой подмышки. После того, как набухли лимфатические узлы, Сандер решил, что пора обратиться к врачу.

Еще немного — и было бы поздно, сказали ему в больнице Лиллехаммера. Его положили в больницу, и врачам удалось уменьшить опухоль, но рана никак не заживала. Воспаление продолжалось.

Спустя некоторое время наступило небольшое улучшение, но тут в больнице началась эпидемия, и Сандер вернулся к своему прежнему состоянию.

Его жена один раз навестила его, но больше с ее стороны визитов не было. От одного вида больницы ей становилось дурно, и к тому же в поезде было грязно, шумно, да и путь был далеким.

И вот перед ним стояла Бенедикте.

На Сандера нахлынули воспоминания.

Но долго это не продолжалось, потому что Бенедикте, с лихорадочным румянцем на щеках, торопливо извинилась и вышла из палаты.

Встреча с Сандером просто оглушила ее. Это произошло слишком неожиданно; в ней бушевало целое море чувств, и она торопливо побежала по коридору в туалет. Закрывшись в кабинке, она пыталась унять дрожь, ей нужно было время, чтобы придти в себя.

В палате же воцарилась странная тишина. И тут вошел Кристоффер.

— Я думал, Бенедикте здесь, — сказал он.

— Она только что вышла, — сказал крестьянин, толком не знающий, что происходит и как ему следует себя вести.

— Вы знаете Бенедикте, доктор Вольден? — спросил Сандер Бринк.

Кристоффер удивленно повернулся к нему.

— Конечно, она ведь моя близкая родственница. Ты тоже знаешь ее?

— Когда-то знал.

И снова Сандеру вспомнились те дни в Фергеосете, когда они с Бенедикте были такими хорошими друзьями, вспомнил историю их любви, которая была разрушена ревностью Адели. Он вспомнил отчаяние и ярость Бенедикте по поводу его измены, которая, собственно, была не изменой, а просто недомыслием. Но у него не было повода объяснить все это Бенедикте, разъяренной, как фурия, так отлупившей их всех — его, Адель и ленсмана.

После этого она не желала больше видеть Сандера.

А ему было горько. И его поспешная женитьба была своего рода компенсацией за эту потерю. Но, возможно, это было и не так… Его жена была ослепительно красивой, ее красота мгновенно покорила его, хотя за годы их супружества он привык к ее внешности. Женщина красива тогда, когда ее приходится завоевывать. Так было всегда.

С Бенедикте было по-другому: она не была красивой, но давала ему нечто совершенно иное. Взаимопонимание и нежную дружбу, перешедшую в любовь. Он тоже по-своему любил ее. Он никогда прежде не испытывал подобной любви: чистой и глубокой, не имеющей ничего общего с поверхностным восхищением чертами красивого лица.

И он очень переживал, когда она повернулась к нему спиной. Но он понимал ее! В то время он был ужасно незрелым, и в его охоте на всех попадающихся ему женщин было что-то постыдное и ребяческое.

— Бенедикте счастлива? — спросил он доктора Вольдена.

— Да, мне кажется, так можно сказать. Она живет в окружении любящих ее людей, и к тому же у нее есть сын, маленький Андре.

Сандер нахмурил брови.

— Бенедикте замужем?

— Нет, Бенедикте не замужем. Но она очень хорошо воспитывает Андре. Разумеется, все члены семьи обожают его, и в школе у него все идет прекрасно.

— В школе? Сколько же лет мальчику?

— Андре? Девять. А что?

Было видно, как сжались у Сандера кулаки. В горле у него вдруг пересохло.

— Скажи мне, ты случайно не знаешь, когда родился мальчик?

— Конечно знаю. Он родился 28 апреля 1892 года. Ты хочешь сделать ему подарок? — с улыбкой сказал Кристоффер.

Сандер ничего не ответил. Он что-то высчитывал в уме в это время. И тут снова вошла Бенедикте. Она снова обрела равновесие.

Приподнявшись на локте, он воскликнул:

— Почему ты ничего не сказала мне?

Бенедикте вопросительно взглянула на Кристоффера. И тот коротко пояснил:

— Об Андре.

Теперь он все понял.

Она ответила Сандеру негромко:

— Я хотела сказать тебе об этом, когда поняла, что случилось со мной. Но ты тогда был уже женат.

Сандер снова лег на спину, закрыв руками лицо. Все были растеряны.

Наконец тишину нарушил Кристоффер:

— У вас будет потом возможность поговорить. Но теперь, как мне кажется, ты должна сконцентрировать свои усилия на пациентах, Бенедикте.

— Да, конечно, — пробормотала она, снова подходя к постели крестьянина. Она села, повернувшись к Сандеру спиной.

Теперь Кристофферу стало ясно, откуда у Андре такая красивая внешность. Его лицо было точной копией лица молодого ученого. Почему он раньше не задумывался над этим сходством?

Он оставался в палате, пока Бенедикте не закончила процедуру с крестьянином.

— Могу я… подождать… с Сандером? — осторожно спросила она. — Я займусь им потом, и поговорить мы с ним сможем… Он ведь не самый тяжелый больной?

— Нет. Ты можешь отложить пока это. Пойдем, я отведу тебя к другим больным.

Они вышли во двор. Кристоффер повел ее в другой корпус, где в палате номер три лежали две женщины. У него самого были дела в других местах, и он объяснил ей, как его найти.

Бенедикте занялась обеими женщинами. Но в мыслях ее был такой разброд, что ей приходилось то и дело одергивать себя, напоминать самой себе о цели своего прихода.

Сандер…

Она была просто потрясена, увидев его через столько лет. И он показался ей почти таким же привлекательным, что и прежде. Но теперь он стал старше, и вид у него был отнюдь не счастливый.

Им предстоял разговор. О чем? Об Андре, разумеется. Но что она могла ему сказать?

Нет, ей следует думать о ее сиюминутных обязанностях. И она рассеянно улыбнулась женщине, лежащей в постели.

Она уже знала, в какой корпус ей следует идти потом. И когда она вышла в коридор, она услышала доносившийся из другой палаты голос:

— Вы, что, с ума посходили? Неужели никто из вас не получил распоряжение позвать священника к Марит из Свельтена? О чем вы только думаете! Ведь теперь уже поздно, ее бедная, несчастная душа попадет прямиком в ад! Пошевеливайтесь, может быть, священник еще успеет придти вовремя! Куриные ваши мозги!

Молоденькая медсестра выскочила из палаты и хотела уже пронестись мимо Бенедикте, но та схватила ее за руку.

— Где лежит Марит из Свельтена? — спросила она.

Едва сдерживая слезы, девушка указала ей на дверь в другом конце коридора. И Бенедикте ее отпустила.

Бенедикте вспомнила это имя: Марит из Свельтена. Это за нее так беспокоился Кристоффер. Это она прожила всю свою жизнь в печали, нужде и тяжком труде.

Теперь у Бенедикте была возможность обрадовать Кристоффера. А может быть даже, вернуть к жизни бедную женщину.

Но когда она вошла в палату, где лежала Марит, она сразу же поняла, что явилась слишком поздно. Лежащая в постели женщина была уже на пути в иной мир.

Марит из Свельтена лежала в глубокой коме. Дыхания не было, оставалось только гадать о том, жива ли она.

Бенедикте предстояло сосредоточить все свои усилия, чтобы повернуть процесс вспять. Сев на край постели, она взяла в свои ладони хрупкую, истощенную руку. И направила всю свою мысленную энергию на то, чтобы вдохнуть жизнь в это угасшее тело, оживить артерии, нервные узлы, все органы. Она говорила с умирающей, пытаясь передать ей волю к жизни, даже пытаясь гипнотизировать Марит из Свельтена, чтобы повернуть процесс в нужную сторону.

Бенедикте долго просидела возле Марит. Она чувствовала, как пот заливает ей глаза, все ее тело дрожало от напряжения, сердце бешено стучало, она отдавала все, что имела, этому несчастному созданию. На миг в голове у нее пронеслась предательская мысль о том, что она, возможно, оказывает Марит медвежью услугу и что ее будущая жизнь будет такой же беспросветной, как и предыдущая, но то были опасные мысли, они сводили на нет все усилия Бенедикте, и она прогнала их прочь.